Путешественник П.К. Козлов о себе.
Автобиография, специально написанная для «Огонька».
Вся моя жизнь прошла под знаменем исследования природы и человека Центральной Азии.
Сколько я себя помню, с отроческих лет мною владела одна мечта – о свободной страннической жизни в широких просторах пустынь и гор великого Азиатского материка.
Мой отец – скромный прасол города Духовщины Смоленской губернии, которого суровая трудовая жизнь заставляла пешком измерять десятки вёрст просёлочных дорог нашей родины, – любил в своём деле эту постоянную смену мест и жизнь на вольном воздухе.
По-своему, наивно и просто, он рассказывал свои впечатления в кругу нашей скромной семьи, где всегда видел сочувствие и отклик моей матери, являющейся в моей памяти воплощением тихой светлой ласки и кротости.
Я родился в 1863 году, и провёл безмятежное детство в привольной деревенской жизни, где всякие крестьянские обязанности подростков – пастьба домашних животных, в особенности ночёвки в поле с лошадьми – составляли приятное развлечение.
Поступив 12 лет в только что открывшееся тогда Духовщинское городское училище, я попал под ласковую и разумную опеку великого педагога В.П. Вахтерова.
Теперь, когда мне пришлось немало поработать в области археологии, я вспоминаю, что первый и довольно неудачный детский опыт мой в этом направлении относится именно к моим школьным годам, когда я, при участии любимого мною сверстника, втихомолку принялся за раскопки одного кургана в Слободе, Поречьского уезда. Когда я показал несколько добытых предметов в школе, то, конечно, получил за это подобающий выговор, но, помню, всё-таки в душе торжествовал, так как очень скоро после этого из Смоленска прибыло несколько специалистов во главе с Сизовым, начавших правильные раскопки в других ближайших курганах.
Слухи о возвращении в Россию славной экспедиции Н.М. Пржевальского наполняли всё существо моё страстным желанием хотя бы увидеть того, кто был живым воплощением моих стремлений. Но даже это скромное желание казалось совершенно неосуществимым. Между тем, надо было жить и зарабатывать хлеб. Получив предложение поступить в контору пивоваренного завода в имении Слобода, в 60 верстах от Духовщины, я уехал в глухие леса Поречьского уезда и наслаждался тем, что жил в гористой живописной местности, которую уже воображение отождествляло с далёким Забайкальем и неведомой Сибирской тайгой.
Свободное от службы время я посвящал занятиям по подготовке к поступлению в Виленский учительский институт и чтению увлекательных книг о путешествиях Н.М. Пржевальского. И вот свершилось невозможное: Николай Михайлович приехал в Слободу и, очаровавшись её дикой красотой, решил купить усадьбу Глинки и поселиться в ней, чтобы в тишине писать свой новый труд о последней, третьей экспедиции в Центральную Азию и Тибет.
Когда я впервые увидел Пржевальского, то сразу узнал его могучую фигуру, его властное, полное несокрушимой энергии и воли, благородное, красивое лицо. Однажды вечером, вскоре после приезда Пржевальского, я вышел в сад, как всегда перенёсся мыслью в Азию, сознавая при этом с затаённой радостью, что так близко около меня находится тот великий и чудесный, кого я уже всей душой любил. Меня оторвал от моих мыслей чей-то голос, спросивший меня:
– Что вы здесь делаете, молодой человек?
Я оглянулся. Передо мною, в своём свободном широком экспедиционном костюме, стоял Николай Михайлович. Получив ответ, что я здесь служу, а сейчас вышел подышать вечерней прохладой, Николай Михайлович вдруг спросил:
– А о чём вы сейчас так глубоко задумались, что даже не слышали, как я подошёл к вам?
С едва сдерживаемым волнением я проговорил, не находя нужных слов:
– Я думал о том, что в далёком Тибете эти звёзды должны казаться ещё гораздо ярче, чем здесь, и что мне никогда, никогда не придётся любоваться ими с тех далёких пустынных хребтов.
Николай Михайлович помолчал, а потом тихо промолвил:
– Так вот о чём вы думаете, юноша… Зайдите ко мне, я хочу поговорить с вами.
Так совершилось первое знакомство, а за ним и сближение моё с великим исследователем. Зимою 1882–83 года я выдержал проверочное испытание при Смоленском реальном училище за шесть классов, затем поступил в Москве на военную службу в звании вольноопределяющегося, а весною был зачислен в состав новой, четвёртой экспедиции Николая Михайловича, направившейся от Кяхты на истоки Жёлтой реки, вдоль северной окраины Тибета и по бассейну Тарима.
С этого времени исследование Центральной Азии стало для меня той путеводной нитью, которой определялся весь ход моей дальнейшей жизни.
Годы оседлой жизни на родине я посвящал усовершенствованию в естественных науках, этнографии и астрономии.
После Николая Михайловича Пржевальского самое большое участие в моём дальнейшем развитии принимали: П.П. Семёнов-Тян-Шанский, А.В. Григорьев, М.В. Певцов, а по специальным отделам естествознания: В.Л. Бианки и Е. Бихнер.
Всегда с глубокой признательностью и с самым светлым чувством удовлетворения я вспоминаю годы, проведённые мною в Пулкове под эгидой сердечного, чуткого и глубокого Ф.Ф. Витрам.
Говорить подробно о каждом путешествии в Центральную Азию, которых всего было шесть, мне кажется излишним, так как о них имеется достаточно печатных трудов.
В 1888 году, на перегоне нового совместного странствования, мне пришлось пережить великое потрясение – смерть моего Учителя и друга Николая Михайловича Пржевальского. Эта боль не убила во мне воли к жизни, – она содействовала моему духовному росту, ибо я сразу понял, что отныне остаюсь один и должен свято хранить заветы своего учителя.
После смерти Н.М. Пржевальского, начальником его осиротевшей экспедиции был назначен географ М.В. Певцов, с которым я вновь посетил северный Тибет, восточный Туркестан и Джунгарию, ведя в это время, помимо обычных географических экскурсий в стороны от главного каравана, специальные наблюдения над животным миром и ведая сборами зоологических коллекций вообще.
По возвращении из путешествия в 1896 г., я выпустил свои первые печатные работы: «Вверх по реке Коньче-Дарье» и «По берегу озера Баграм-куль».
Эти три экспедиции служили как бы подготовительными ступенями к совершенно самостоятельной работе в этой области, а именно, к трём последующим экспедициям: Тибетской, Монголо-Сычуанской и последней – Монгольской.
Тибетская экспедиция была особенно плодотворна исследованием богатой оригинальной природы и малоизвестных или вовсе неизвестных восточно-тибетских племён.
Дикие ущелья Кама и Восточного Тибета останутся в моей памяти навсегда одним из лучших воспоминаний моей страннической жизни.
Ни в одну мою экспедицию, пожалуй, не удалось привести такой большой и разнобразной естественно-исторической коллекции, таких интересных этнографических сведений о диких племенах Тибета, как именно в это камское путешествие.
Самим выдающимся моментом моей предпоследней, Монголо-Сычуанской экспедиции 1907-1909 г.г. было, конечно, открытие в Центральной Гоби, в низовьи реки Эцхин-гол, засыпанного песками и необитаемого ныне города Хара-хото, подарившего науке библиотеку, состоявшую из 2.000 томов книг и до 300 образцов буддийской иконописи, исполненной в красках на холсте н па тонком шелку.
Особенно интересным является то, что книги, пролежавшие в Хара-хото около 8 веков и найденные нами в субургане Знаменитом, написаны но большей части, на неведомом языке „си-ся“. Это письмо могло бы навсегда остаться тайною для науки, если бы среди библиотеки не был найден словарь, заключавший в себе, между прочим, и язык си-ся.
Последняя экспедиция 1923-26 г.г. работала в Северной Монголии, в Гобийском Алтае и в Центральной Гоби, где производила дополнительные раскопки в Хара-хото.
В Северной Монголии, а именно, в юго-западном Кэнтее, экспедиции удалось открыть целое поле могильных курганов, принадлежащих к II-I в.в. до нашей эры. Результаты раскопок этих могильников превзошли все ожидания, и имеют громадное культурно-историческое значение, проливая яркий свет на те условия, в которых жила Центральная Азия 2.000 лет тому назад.
В настоящее время, уже на склоне лет, я всё ещё не могу представить себе, что можно положить свой страннический посох.
Путешественнику невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях существования. Всегда грезятся мне картины прошлого и неудержимо влекут к себе. И хочется вновь и вновь променять удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь.
П. Козлов.
Журнал «Огонёк» № 14 (210). 1927.
Скачать номер:
